Я рано начала себя помнить. Помню, как тетя меня носила крестить. В деревню приехал монах специально, чтобы покрестить детей. Тетя на руках несла довольно далеко. Если бы я была большенькая, то тетя не смогла бы нести, а вела бы.
Жили мы бедно. Было нас четыре сестры и брат. Я самая младшая. Нас не баловали. Со всех спрос был одинаковый. Правда, папа меня обожал. Он был бригадиром в колхозе и меня с собой возил в бригаду. И вот очередной раз я с ним поехала. Колхозники пололи пшеницу. Папа всех подозвал и сказал, что началась война. Все начали голосить, работать в тот день уже не смогли. На следующий день приехал представитель из военкомата, и всех мужчин (до одного) забрали. Когда провожали, такой вой стоял, неслышно было, кто что говорил. За деревню проводили, потом все мужчины сели и поехали. Целый обоз. Женщины еще долго бежали вслед и голосили. На следующий день мы долго сидели около дома, думали, что может, вернется наш отец. Некоторые возвращались - старые и больные. Комиссию не прошли и их вернули. Как мы завидовали этим семьям. Через некоторое время начали приходить письма. А потом похоронки. Мы самые первые получили. Бабушку сразу парализовало. Это был любимый ее сын. Она в нем души не чаяла. Так я больше и не видела своего папу. А вслед забрали на войну и моего брата. Ему исполнилось восемнадцать лет. Как выстояла мама, уму непостижимо. Она день и ночь рыдала.
Почти в каждую семью приходили похоронки. Вернулись домой четверо раненых мужчин. Это во время войны. Один пришел без ноги, у одного была грудь изранена. И почему его с открытой раной домой отправили! Мы с девчонками стирали ему бинты. Но это же не стерильно. У него из раны постоянно текло. Но выжил, долго еще жил.
Мужчин не осталось. Все тяготы легли на плечи женщин и детей. Кушать нечего было. Картошку стали забирать для фронта. Все для фронта. Вязали варежки, носки, шарфы. За один год все запасы иссякли. Но как иначе. Так нужно было.
Летом еще легче. Крапиву рвали, лебеду, полевой лук и щавель. Из крапивы варили борщ, оладьи пекли. Все это называли «зеленкой». Мы, малышня, целыми днями паслись, как козы. Ели калачики. Это такое растение. Листья, как у герани. Мы сначала ели листья. Они мягкие, как салат. А потом на них поспели «бубочки». (Такие мелкие семена формой с маленькую пуговку). Каким-то образом у нас оказывался жмых. Мы называли макухой. Был льняной, хлопковый жмых и подсолнечный. Льняной более съедобный. Его разгрызать невозможно было, он был твердый. Мы сосали и сосали целыми днями. Немножко голод утоляли.
А соседские дети шкуры овчины обжигали в печке, резали кусочками и ели. Благо, это у них на чердаке много шкур висело. Они до войны хорошо, крепко жили. Когда шкуры съели, начали тулупы и полушубки смолить (опаливать) и есть. У них тоже было пятеро детей. Моя подружка с голоду умерла. Так жалко было. Ее мама принесла мяса с фермы. Там коровы подыхали. И вот ее мама наварила. Все ели. Все живы, а она умерла. И еще некоторые умерли взрослые. Потом начали обливать дохлые туши креолином и закапывать. Так моя подружка не дожила до того дня, когда мы в школу пойдем.
Я тоже в школу поздно пошла. Уже девятый год шел. Нечего было одевать и обувать. Моя сестра осенью походит в школу, а зимой дома сидит. И так большинство детей не ходили в школу.
Зимними вечерами свет редко зажигали. Не было керосина, спичек. В магазин иногда привозили спички россыпью. Населению по счету продавец отпускал, чтобы никого не обделить. А мыла и в помине не было. Стирались и мылись щёлоком. В магазине только были деревянные ложки да лапти. Был такой дедушка, который вырезал ложки и сдавал в магазин. Ложки были как фабричные, только не раскрашенные.
И еще я помню, как женщины возили хлеб в Кожурлу на своих коровах. В колхозе быков осталось мало, да они были заняты колхозными работами. Моя мама тоже возила на своей корове. Корова была упрямая. Никак не хотела идти в упряжи. Туда кое-как довезла хлеб, сдала. А оттуда пришлось тележку на себе тащить. Корова сбежала.
Моя мама была сильная, у нее была мужская хватка. На работе за ней никто не мог угнаться. На сенокосе всегда шла первой. Не любила на «пятки наступать». Она мешки с пшеницей с земли поднимала. На плечи ей никто не поддавал. Два года в бригаде была бригадиром. Всегда ходила пешком. Не любила время тратить на то, чтобы коня заловить, потом запрягать его надо. У нас было две бригады. Мама была бригадиром во второй бригаде. А в первой бригаде бригадиром был мужчина. Он пришел с войны раненый. Все жители деревни не могли понять, как его отпустили. Он был ранен в руку. Другие были серьезнее ранены. Их полечат и снова на передовую. Он как пришел, так сразу стал муштровать молодежь. Построит и ну гонять по деревне из края в край. Парней не было, а одни девушки. Парни, наверное, дали бы ему отпор. Прямо генералом себя считал. Поиздевался, как фашист. Его не любили и боялись. И так было до конца войны, пока не пришли кое-кто из мужчин. А вернулись с войны только семь мужчин, нет - девять. Двое из плена освободились. А в 1946 году вернулся и мой брат. Ему было только 22 года. Он прошел всю войну, дошел до Берлина, а потом еще воевал в Японии. Много раз был ранен, подлечат и в бой. С войны привез сына полка. Мальчику было десять лет. Но у нас он недолго жил. Брат его сдал в детский дом. От нашей деревни 17 километров было до районного центра, где располагался детский дом. Ему не хотелось туда идти. Но нас было семь человек, а комната одна. Да еще брат решил жениться. Он мальчика навещал, скучал за ним, а потом детский дом перевели куда-то. И потеряли связь с ним.
Во время войны зимы были морозные и вьюжные. Сколько раз находили замерзших людей. Видимо шли в район по своим нуждам, но не доходили. Засыпали на ходу и замерзали. А снега заносили дворы и дома. Особенно на затененной стороне. С крыш домов на саночках катались. Копали тоннели, чтобы войти в дом. После войны ни разу не было таких снегов. От холода, от голода люди обессилили.
И вот пришла Победа. Я помню, как собрались жители всей деревни, но не радовались, рыдали, потому что знали, некого встречать. Почти все погибли. Как я уже говорила, что пришли с войны только девять воинов, да вперед пришли пять калек. Вот и пришлось поднимать колхоз женщинам да подросткам.
Я еще вспомнила. В 1942 году в колхоз прислали уполномоченного. Ему было 17 лет. Но как он себя поставил. Его все уважали, слушались. Он вместе со всеми работал. Дневал и ночевал в поле. Тогда никого домой не отпускали. Все ночевали на полевом стане. Только в субботу приходили домой помыться. Молодежь после бани в клуб бежала. Духом не падали. Столько пели, а как пели! Какие голоса были. Гармонисты тоже были. А потом к нам понавезли немцев. Только не помню, в 1941 году или в 1942 году. Приехали они ни с чем. Им там, на месте, сказали, что в Сибири все выдадут. Они с собой привезли списки. По этим спискам им у нас должны были выдать те вещи и мебель, что они дома оставили. А у нас стульев и в помине не было. Были только скамейки да лавки вдоль стены. Так вот. Привезли к нам семь семей немецких. Женщины и дети. Два подростка. Один из них был гармонист. Гармонист от бога. У него гармонь «выговаривала». Несмотря на нужду, он никогда не отказывался играть молодежи.
У нас, малышни, свои были игры. Играли в лапту, чижика, кремки (камешки), прятки. Игрушек не было. Кукол делали из тряпок; стекляшки из разбитых тарелок и чашек. Мы их называли «цацки». А мячики мы катали из коровьей шерсти. Заигрывались. Сейчас дети не умеют играть. И игрушек у них много, а играть не могут. Только бегают, друг друга толкают, дерутся и громко-громко кричат. Пусть что хотят, то и делают, только бы не пришлось пережить им то, что мы пережили. Сейчас у них есть телевизоры, компьютеры, сотовые телефоны. А как детки одеты. Идут в школу, как цветы. Разноцветные курточки, шапочки, ранцы. Дай Бог, чтобы всегда было так и еще лучше.
А еще жили у нас эвакуированные ленинградцы. Их, кажется, привезли осенью 1942 года. Было много семей с детьми. Их расселили по квартирам. Мы привыкли к ним. Когда они уехали, то скучали мы по ним. Их дети играли с нами, женщины не сторонились наших женщин. При отъезде они что-нибудь да оставляли на память. Мне достались детские ведерки и лопатка. Моей сестре резиновые подвязки для чулок. Эта такая радость была. Мы дорожили этими подарками и берегли их.